Доцент МГУ Андреюк: письменность можно потерять за 10-15 лет

Zef art/Shutterstock/FOTODOM

По расчетам австрийского математика Хайнца фон Фёрстера, апокалипсис должен наступить 13 ноября 2026 года из-за перенаселения. Свои доказательства ученый разместил в статье «Судный день. Пятница, 13 ноября 2026 года», которая вышла в 1960 году в журнале Science. Доцент экономического факультета МГУ Денис Андреюк считает, что с датой Фёрстер не ошибся, однако апокалипсис наступит совсем по другой причине. Подробности — в материале «Газеты.Ru».

— Что вы думаете об апокалипсисе, предсказанном Фёрстером? На чем основана его концепция?

— Во-первых, тут сразу нужно оговориться, что имеется в виду абстрактный апокалипсис, вычисленный по уравнению Фёрстера. Он не живописал Судный день, а рассчитал, что 13 ноября 2026 года людей станет бесконечно много в математическом смысле. А в логике здравого смысла, если они будут продолжать плодиться в том же темпе, как тысячу лет до этого, то просто съедят всю еду на Земле.

— Это возможно?

— Другие математики, например, Виктор Антонович Садовничий с коллективом соавторов, пытались продолжить его модели и показали, что они не работают. Фёрстер думал, что люди будут плодиться, как дрозофилы, а на самом деле мы видим, что количество детей в семье постоянно снижается даже в таких странах, как Китай, где давно отменен закон «одна семья — один ребенок». Наоборот, во всех развитых странах население, скорее, вымирает.

— Так будет ли апокалипсис 13 ноября 2026 года?

— Я считаю, что он весьма вероятен, но по другой причине. И надо понимать, что 13 ноября в этом смысле по вероятности не отличается от других дней ноября 2026 года, а 2026 год похож на 2027 год. И даже 2027-й я рассматриваю, как более вероятный. Речь идет о некоем турбулентном времени, в которое может произойти слом, похожий на катастрофу бронзового века или на падение Римской империи.

Денис Андреюк

Фото из личного архива

— С чем связано наступление этого турбулентного времени в 2027 году?

— Кратко можно ответить так: сильно растет конкуренция в уплотняющихся социальных группах, меняется структура связей, и сложность всей системы перестает соответствовать возможностям управляющих групп — элит. Причем сложность растет и по горизонтали, и по вертикали.

Сложность по горизонтали

— Можно ли пояснить эту идею подробно?

— Сообщество людей — это информационная система. До того, как люди построят дом, засеют поле, догонят и убьют мамонта, им нужно принять какой-то ряд информационных решений. А именно, где должен стоять дом, какого он должен быть размера, из чего он должен быть сделан, какими силами его можно построить, — и так же с полем и мамонтом. Все эти решения принимаются неким консенсусом в группе. В этом смысле группа — это «машина по принятию решений». Горизонтальная сложность выражается в обилии задач и областей хозяйства, в которых надо принимать решения.

— Вы имеете в виду специализацию по видам деятельности?

— Именно. В самом простом случае достаточно двух специальностей — кто-то, кто добывает еду, и кто-то, кто растит детей. Дальше идет рост сложности: надо строить жилища, обеспечивать тепло, защищать от врагов. Потом начинается использование орудий, и они уже очень разные. Специалисты говорят, чтобы сделать каменный топор, человеку нужно было работать несколько недель. И кто-то другой его все это время должен был кормить. Для сравнения, в современном справочнике ОКВЭД (Общероссийский классификатор видов экономической деятельности, каждому виду деятельности соответствует числовой код) сейчас уже примерно 1600 специальностей.

— И количество специальностей ежегодно увеличивается…

— Да, их число нарастает, потому что появляются все новые виды деятельности. Эта сложность возникает из социальных связей. Чтобы могли возникать новые специализации, плотность связей должна расти.

Сложность по вертикали

— Вы сказали, растет сложность и по вертикали. Вы имеете в виду вертикаль власти?

— Да. Чтобы управлять сложностью по горизонтали — разными специалистами, а потом и разными центрами специализации, — нужна «информационная машина», отдельная группа, которая умеет принимать решения именно в этой сфере. Она складывается спонтанно, путем изменения связей между особями, а потом фиксируется.

— Можете ли пояснить это на примере?

— Предположим, что группа людей пытается в первый раз добыть мамонта. Один из группы говорит: «Мы сейчас пойдем и сделаем, как я скажу». Другой говорит: «А почему, как ты скажешь?» — «Потому что сегодня мы будем делать так, как я скажу». Ну хорошо. В результате мамонта добыли. Первый говорит: «Ну все, видите, вы сделали, как я говорил, и добыли мамонта. Правильно сделали». Все говорят: «Давай в следующий раз снова сделаем, как ты говоришь».

Вариант Б. Они пошли и упустили мамонта. В результате другой говорит: «Надо было делать, как я говорил». Все это подтверждают, и лидер меняется. Причем новый лидер приближает к себе других членов группы. Таким образом коллектив адаптируется под внешние условия путем изменения связей между особями.

В результате фиксируется структура, которая эффективна, — все наелись, все рады. Поскольку есть надо регулярно, в процессе каждой охоты происходит подстройка системы.

И с каждым разом социальная иерархия чуть меняется, коллектив становится более эффективным, связи фиксируются все ближе и ближе к своему оптимуму. И таким образом вся эта структура некоторое время функционирует — стая оптимальна.

— Что же происходит дальше?

— А дальше начинается очень интересный момент. Люди стареют, рождаются новые. И происходит смена поколений. Но она происходит не непрерывно, как нам казалось. Она происходит рывками.

— Почему?

— Если машина работает хорошо, зачем ее чинить? Если вожак хорошо вел стаю, то момент, когда он состарится, размывается. Да и самой стае хочется, чтобы все продолжалось, как и раньше. И поэтому смена вожака, смена структуры связей, она происходит разово, как слом, как конфликт. Вот конфликт внутри стаи — это одна из базовых движущих сил в развитии человечества.

— Получается, это конфликт отцов и детей?

— Да, внизу нарастает большое количество молодежи, которые готовы заменить верхние структуры власти, и какое-то время это мотивирует в том числе и «отцов». Это стимул, который заставляет всех на любых уровнях иерархии подтягивать свою эффективность, он описан в литературе как общечеловеческий конфликт, который всегда был и будет. Дальше эти стаи на разных витках своего развития начинают сталкиваться и воевать друг с другом.

— Это новый уровень сложности?

— И новый уровень конфликтов. Конечно, люди умеют договариваться. Они говорят: «Вот здесь я охочусь, вот там ты охотишься», и разграничение работает. Потом какая-то стая начинает чувствовать себя сильнее и заходит на чужую территорию. Происходит перераспределение ресурсной базы.

Но дальше слабые стаи начинают объединяться, чтобы противостоять сильной. Возникает коалиция — следующий виток сложности.

И так же, как было с мамонтом, возникает группа людей, которая управляет коалицией. Если управление эффективно, структура связей этой новой группы фиксируется. И вот на этом уровне очень важным фактором становятся «правила игры». Элита устанавливает правила, которые помогают управлять сложными формами социума.

— И эти правила живут дольше, чем люди?

— Ну вообще, эти правила — суть культуры. Они включают набор понятий о том, что должно быть важно для человека и что не важно, что «хорошо» и что «плохо». А также и нормы того, как поддерживается и как меняется система управления. Обычно она не меняется. В устоявшуюся систему приходят новые люди, которые в точности воспроизводят прежние шаблоны в принятии решений.

— Например, Камала Харрис?

— Да. Это хороший пример того, как относительно молодой человек приходит в очень старую управляющую систему. Лично у меня есть серьезные подозрения, что эта их старая система плохо приспособлена для новых условий. Но проверяться это будет жизнью — в конфликте с другими системами.

Слом, резкое падение сложности

— Так почему же возможен апокалипсис?

— Это следует из наблюдений. В истории человечества было несколько больших кризисов, которые приводили к резкому падению сложности. Например, катастрофа бронзового века. Она случилась сразу после Троянской войны. Другой пример похожего по тяжести глобального кризиса — гибель Римской империи. Археологи видят, что буквально за 50-100 лет происходит резкая деградация.

— Как они видят деградацию?

— Например, это видно по ювелирным украшениям, которые вроде и не нужны в быту. Они в расцвете культуры очень сложные, очень красивые. А потом кризис, и украшения становятся совсем примитивными, как нитка бус. Так же с другими произведениями искусства — росписи на керамике, скульптуры в храмах, да и сами храмы. Изменение сложности особенно шокирует на предметах, которые не для быта, а «для души».

— Получается, пропадают технологии изготовления?

— Технологии пропадают как результат разрушения связей. В бронзовом веке, до катастрофы, практически все Средиземноморье было связано глобальными связями. Олово везли с Британских островов и из Испании, медь добывали в Австрии и за Уралом, а плавили и ковали бронзу уже где-то на Балканах, в той же Греции. Это дороги на многие тысячи километров, на них торговля, на перекрестках накопление ресурсов, а значит — возможности для фундаментальной науки. Это разные народы, разные языки, разные культуры. Процессом взаимодействия надо управлять, что делали элиты. И вот вся эта сложность разбивается о кризис в прах, а остается только нитка примитивных бус.

— Откуда берется этот кризис?

— Он возникает из синхронизации маленьких конфликтов, которые, как я уже рассказал, есть в каждой семье. В неглобальном мире, в номовых городах-государствах, например, возникают «революции», которые складываются из конфликтов отдельных семей, отдельных элитных кланов. Если сложность выше и есть государство из многих городов, то волны конфликтов возникают то тут, то там. Дальше волны начинают наращиваться, и в какой-то момент все эти конфликты охватывают всю нацию, всю страну. Потом страна стабилизируется с каким-то новым режимом управления и живет дальше.

А вот когда мир становится глобальным, тогда конфликты элит происходят на мировом уровне.

И тогда в какой-то момент, при каком-то стечении внешних условий возникает синхронизация всех конфликтов на уровне глобальной системы, а связи отдельных частей начинают рушиться.

— Именно тогда происходит слом, который можно интерпретировать как апокалипсис?

— Да, и я думаю, что тут должна быть какая-то закономерность, которую действительно можно рассчитывать и предсказывать. Такой слом, который был в бронзовом веке и в Римской империи, приводит к откату всей цивилизации.

— Ну а вот, например, Вторую мировую войну нельзя назвать таким сломом?

— Мировые войны ХХ века действительно захватывали большое количество стран со всего земного шара, но степень связи между странами на тот момент была недостаточной, во всяком случае не такой шокирующе глубокой, как сейчас. Гипотеза в том, что тогда были только элиты крупных наций, которые соперничали между собой, а сейчас — действительно глобальные.

— Существуют еще циклы инноваций экономиста Йозефа Шумпетера, который понял, что внедрение новшеств осуществляется рывками. Эта теория соотносится с вашей?

— Шумпетер говорил о том, что человек изобретает новую технологию, а потом эта технология постепенно диффундирует, проникает во все сферы и дает прирост в экономике. Это похоже на то, что «обезьяна взяла орудие, стала им пользоваться и превратилась в человека». Я считаю, что логика прямо обратная.

Люди все время воюют, это заложено в их природу. В процессе войны они понимают, что им каких-то технологий не хватает, и в срочном порядке под это подтягивают какие-то новые знания. После войны действительно оказывается, что «ученые изобрели что-то нужное, что полезно и в гражданском применении». И вот тогда эта технология проникает в разные сферы и дает прирост ВВП.

— Вы называете конкретный год, 2027-й. Почему он?

— По моим прикидкам, около трех лет нужно таким державам, как, например, США и Китай, чтобы подготовиться к серьезной войне. США и Китай — это примерно половина мирового ВВП. Если они между собой начнут воевать, они вовлекут в этот процесс почти весь мир. И такую войну, конечно, можно будет воспринять как апокалипсис.

— После катастрофы бронзового века часть человечества утеряла письменность. Это может произойти и у нас сейчас?

— Легко. Письменность можно потерять за одно поколение, за 10-15 лет.

— Как это может произойти?

— Сейчас уже довольно много детей, которые не пишут на бумаге, а набирают текст в телефоне, на компьютере. В каких-то школах в первых классах есть прописи, но в некоторых их уже сразу учат печатать, а не писать. Ну дальше представьте, что они чуть-чуть подрастут, а потом все телефоны перестают работать. И задача их будет состоять уже не в том, чтобы писать, а в том, чтобы добыть себе пропитание, чтобы отбиваться от врагов.

Новых школ не будет, и выросшие таким образом бабушки и дедушки, если доживут до старости, будут рассказывать своим внукам, что вот, раньше были буквы. Что был другой, великий мир, и это будет восприниматься, как сказка.

— Какие еще технологии могут исчезнуть?

— Все технологии, связанные с электричеством, потому что выработка электричества — это весьма высокотехнологичный процесс. Одной крестьянской семьей электростанцию не построить, племенем из 100 человек тоже. Если сейчас собрать обычных людей и попросить их без поиска в интернете восстановить подстанцию, которая сгорела, не смогут они ее восстановить.

И вот живут люди без электричества, а через год-два уже точно никто ничего не починит. Здесь есть барьер, есть порог критической массы, которую если сломать, то дальше вся эта сложность начинает рушиться, как карточный домик.

И остаются только те профессии, те специализации, которые прямо нужны для выживания, — воины, добытчики еды и те, кто поддерживает домашнее хозяйство, выращивает детей.

А бабушки и дедушки рассказывают, что когда-то были атомные станции, космические корабли, железные птицы, которые летали по воздуху и перевозили людей.

И тогда все начинается сначала.

Что думаешь?
Источник