Добронравная богема: вдова Андрея Вознесенского вспоминает былое
Психологический портрет шестидесятников в воспоминаниях Зои Богуславской
EN
Мемуары недавно отметившей 101-й день рождения писательницы Зои Богуславской, вдовы Андрея Вознесенского, составлены из записей разного времени, расположенных не всегда по хронологии (с 1999 по 2021 год), и разного характера. Где-то дневниковая, интимная интонация звучит отчетливей, где-то на первый план выходит официальная составляющая жизни Богуславской как общественного деятеля, стоявшего у истоков премии «Триумф», которой посвящено несколько специальных глав. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели специально для «Известий».
Зоя Богуславская
«Халатная жизнь»
Москва : КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2025. — 528 с.
Зоя Богуславская когда-то планировала начать книгу мемуаров «Халатная жизнь» с фразы «У меня три халата…» От этой идеи она потом отказалась, однако халат возникает на полях ближе к концу книги как символ некоего замедления жизни, ее «убывания», когда в заключительной главе «Без итогов, или Что такое счастье и что такое старость» автор рассуждает о том, что старость — «это когда ты основное время проводишь в халате», имея возможность спокойно предаваться домашним философским размышлениям и не будучи обременен необходимостью принимать гостей или куда-то стремительно выбегать по делам. Но тут же Богуславская добавляет: «Когда я вижу халат, который на мне хорошо сидит, то я уже раба этой покупки», подтверждая, что неукротимая женственность, связанная с желанием выглядеть эффектно в любой ситуации, не подвластна никакому возрасту.
Зоя Богуславская «Халатная жизнь»
«Халатная жизнь» — чрезвычайно женственная книга в самом широком смысле слова, со всеми чисто женскими достоинствами и недостатками: эмоциональностью, гордой запальчивостью, обостренным авторским чувством собственного достоинства, часто граничащим с кокетством, затаенными обидами, субъективностью оценок, но пропитанная завораживающей витальностью и ценная как масштабная зарисовка огромной эпохи.
Но в такой «счастливой, долгой, ослепительно интересной» жизни, какую описывает Богуславская, личное и общественное уже трудно разделимы. 46 лет этой жизни прошли в браке с Андреем Вознесенским — одной из шестидесятнических икон, количество которых Богуславская иногда очерчивает строго, цитируя стихотворение мужа «Нас мало, нас может быть четверо» («Одни полагали, что это Окуджава, другие — что это Роберт Рождественский. Трое — это Белла, сам Андрей и Евтушенко. Скорее всего, четвертого Андрей и сам не хотел обозначать»), а иногда расширяет, добавляя в него, например, Василия Аксенова.
Писатель Зоя Богуславская и поэт Андрей Вознесенский
А главным антигероем эпохи становится, пожалуй, Никита Хрущев — его встрече с творческой интеллигенцией 7 марта 1963 года посвящено в «Халатной жизни» немало страниц, политых горечью и злостью. Неоднократно звучит в книге травматическим рефреном знаменитый хрущевский крик: «Вы думаете, что у вас оттепель?! Нет у вас больше оттепели. Начинаются заморозки!» Читая, как снова и снова Богуславская возвращается к этому скандальному эпизоду и к образу 29-летнего Вознесенского, оскорбленного хрущевским начальственным хамством, начинаешь догадываться, что, возможно, именно в этот момент, свидетелем которого стала потрясенная Богуславская, и началась трансформация приятельских отношений между поэтом и его будущей музой в нечто большее: «Этот эпизод оставил не только кровавые следы на состоянии здоровья Андрея, но и множество строк в его поэзии. Пережитое отозвалось в поэме «Оза»: «Когда беды меня окуривали, я‚ как в воду‚ нырял под Ригу, сквозь соломинку белокурую ты дыханье мне дарила», и многие другие».
Представляющий неоднозначный взгляд на шестидесятников роман Василия Аксенова «Таинственная страсть» и снятый по нему сериал, нашумевший в свое время, становится поводом для полемики и уточнений Богуславской. Она признает, что эпоха в фильме показана неплохо, но находит нужным скорректировать важные морально-этические моменты: «Да, мы были богемой, но это была советская богема — она была нравственной, гораздо, намного нравственней, чем нынешняя. Во-первых, никто там никого не предавал. Во-вторых, если кого-то из нас полоскали, преследовали, то все смыкались вокруг него, заступались за него. Нас отовсюду исключали, но мы знали, на что мы шли, это была необычная богема».
Кроме того, в фильме, по мнению Богуславской, шестидесятники многовато говорят: «А мы были скрытные, не делились ни романами, ни похождениями». О своих собственных романах мемуаристка рассказывает вполне откровенно, но целомудренно: «…у меня вообще в жизни было семь мужчин. Немного для той богемной среды, в которой я жила. Из них трое — законные мужья. В ГИТИСе у меня была подружка, дурнушка, она пускалась во все тяжкие, и она говорила, что ей, которой никто ничего не предлагает, легко быть добродетельной, а вот Зойка Богуславская, у которой отбоя нет‚ — вот она добродетельная без дураков».
В Богуславской как мемуаристке можно разглядеть немало добродетелей — скажем, сочетание наблюдательности и сдержанности, которая не позволяет иногда прорваться вполне справедливо бурлящей внутри обиде на какие-то мелочные, смешные, эстетически небезупречные человеческие проявления. Светская дама хорошего воспитания и строгих правил, которая всегда должна выглядеть комильфо (даже в халате), чаще всего побеждает в Богуславской писательницу, которой, может, и хотелось бы ввернуть нелицеприятное красное словцо в чей-нибудь адрес. В том, что жизнь и общение с людьми для нее в итоге оказались важнее литературы, что жизнь все-таки победила в постоянном соперничестве с творчеством, Богуславская признается ближе к финалу: «…Я не считаю себя подлинным писателем, который не может дня прожить без строчки, для которого писать — значит жить. <…> «Предлагаемые обстоятельства» всегда были ярче того, что продуцировало мое сознание, когда мне хотелось сесть и что-то придуманное воплотить в слово».
