«Выходит мужчина и достает из-за спины пистолет». Фельдшер скорой помощи рассказал о самых необычных вызовах

Фельдшер скорой помощи Габдрахманов рассказал о самых быстрых, легких и страшных вызовах

«Газета.Ru»

Ежегодно 12 мая в России и других странах отмечают день День медицинской сестры и брата. Работникам скорой помощи часто приходится сталкиваться с разными ситуациями во время своей нелегкой службы. Иногда они смешные, а иногда опасные. Автор телеграм-канала «Заметки медика», фельдшер реанимационной бригады скорой помощи Ибрагим Габдрахманов рассказал «Газете.Ru» о том, как на его глазах застрелили пациента, зачем скорую помощь могут вызывать просто так и почему некоторые случаи невозможно забыть.

— Сколько лет вы уже работаете на скорой помощи?

— В реанимационной бригаде скорой помощи я работаю уже два года, до этого я несколько лет работал в реанимации.

— Сколько вызовов в день вам обычно поступает?

— В день от 8 до 12. Нашу бригаду вызывают, как правило, на самые тяжелые случаи, но иногда мы можем приехать и на обычный вызов, если нет других свободных бригад.

— Какой самый смешной вызов был на вашей практике?

— Самый смешной, наверное, когда мы приехали на экстренный вызов «кровотечение, травма пальца, ребенок, 6 лет». Мы готовились к чему-то серьезному, возможно, к ампутации или другому страшному случаю, ведь у нас реанимационная бригада, и нас вызывают только в экстренных ситуациях.

Но когда мы приехали, мама показала нам палец ребенка. Там была еле заметная царапина, даже без крови. От нас не потребовалось ни перевязки, ни обработки, мы только объяснили маме, что ничего страшного не случилось. Это был, наверное, самый забавный повод для вызова. Хотя были и другие похожие случаи, этот запомнился больше всего.

Автор телеграм-канала «Заметки медика», фельдшер реанимационной бригады скорой помощи Ибрагим Габдрахманов

Фото из личного архива Ибрагима Габдрахманова

— Часто ли вас вызывают на такие пустяки?

— Такие случаи бывают. Есть, например, бабушки, которые вызывают скорую из-за скуки, потому что им не с кем поговорить. Мы часто сталкиваемся с такими ситуациями, просто не все говорят об этом прямо. Некоторые придумывают разные причины, чтобы вызвать скорую, например, что они болеют или что-то их беспокоит.

Но однажды мы приехали по вызову и спросили, что случилось. Бабушка ответила, что просто хочет поговорить. Мы поговорили с ней и уехали. Это много времени не заняло. Такие случаи бывают, хотя и не так часто. Просто ложность вызова сложно доказать. Если у него острая боль в животе, это оправданный вызов. Но он может сказать, что боль прошла по дороге. Если вызов ложный, мы быстро проверяем давление, кардиограмму, уровень глюкозы и говорим: «У вас все хорошо, до свидания». На это уходит максимум 15 минут.

Нравоучительные лекции занимают больше времени, поэтому мы не тратим его на них. Мы стараемся не отчитывать пациентов, если только они не ведут себя неадекватно.

Например, не начинают придумывать несуществующие боли или выдумывать ситуации, чтобы задержать нас. В таких случаях приходится объяснять, что это неправильно и что в этот момент кто-то другой может нуждаться в помощи.

У некоторых бабушек может по пять вызовов скорой за сутки быть. Это рабочая практика, но оператор не может не отправить на вызов работника.

— А вы знаете, что вы не первая бригада, которая к ней едет?

— Да. Бывает такое, что мы видим адрес на планшете и уже понимаем, к какому пациенту едем. Если данные пациента в программе высветились, мы видим, сколько раз к ней скорая приезжает, когда приезжает, какие диагнозы ставит и многое другое.

— Вас раздражают такие случаи?

— Ну, не сказал бы…

— А какие вызовы для вас самые раздражающие?

— Меня раздражают наркоманы и алкоголики. Эти люди намеренно себя уничтожают, а затем ждут помощи. Никогда этого не пойму. Конечно, мы оказываем медицинскую помощь всем, кто в ней нуждается, но когда человек сам себя намеренно уничтожает, иногда кажется, что занимаюсь чем-то бессмысленным.

Наркоманы, похоже, очень уверены в московской скорой помощи и доверяют ей. Некоторые даже вкалывают дозу и заранее вызывают скорую. Например, мужчина вызвал нас из-за нарушения сознания. Когда мы подъехали, он подошел к машине и сказал, что уколол большую дозу и сейчас умрет. Мы сняли кардиограмму и другие показатели, но доза оказалась не такой большой, потому что он был в сознании и чувствовал себя нормально.

Был случай, когда мы приезжали, а наркоман уже синий и дышит несколько раз в минуту, то есть он вот-вот умрет. Конечно, мы и таких спасаем все равно.

Фото из личного архива Ибрагима Габдрахманова

— Было ли так, что вы прям злились на пациента во время вызова?

— Бывает почти каждый день, но я умею сдерживать свои эмоции. Некоторые пациенты специально провоцируют, чтобы потом написать жалобу. Но если не реагировать, то и жаловаться не на что.

— Какой вызов на вашей практике был самым быстрым?

— Бывало, мы не находили пациента на месте. А так мы всегда работаем быстро, например, на острый инфаркт от момента нашего входа в квартиру до момента госпитализации пациента может уйти менее получаса.

— А самый долгий?

— Самые долгие вызовы — это когда у нас умирает пациент в машине. Тогда мы ждем полицию и ритуальную службу, иногда это может занять несколько часов.

— Были ли в практике случаи, когда ваше сердце просто разрывалось?

— Да, на ум приходят три таких случая. Первый был прошлым летом. Мы дежурили и зашли в магазин за водой. В этот момент на планшет поступил вызов — падение с высоты, ребенок. Высота неизвестна, с какого этажа он упал, мы не знали. Мы сразу же все бросили и поехали на вызов и через несколько минут были уже на месте. У дома нас встретил мужчина. Он сказал, что здесь был ребенок, его унесли. На земле лежала москитная сетка, были следы крови, больше никаких следов и никого не было.

Прошла, может быть, минута или две, но мне тогда казалось, что время течет очень долго, и вдруг откуда-то выбежала женщина с ребенком на руках, на самом деле уже мертвым на тот момент.

Оказалось, что он выпал с 11 этажа, ему было всего полтора года. Она была в шоке, когда увидела, что он выпал из окна. Спустилась вниз, схватила его на руки и побежала домой, не осознавая до конца произошедшее.

Потом, видимо, она немного пришла в себя и выбежала на улицу, к нам. Когда мы подключили дефибриллятор и кардиограф, на экране появились незначительные электрические волны. Это могла быть наводка или слабые импульсы сердца, которые иногда возникают даже после смерти.

Мы продолжали реанимационные мероприятия, но сердце ребенка не билось. Через некоторое время, примерно через час, мы констатировали смерть ребенка на месте. К этому моменту на месте уже были следователи, а вокруг дома собралось много людей, а мать ребенка была в состоянии сильного стресса и не понимала, что происходит. Ей стало плохо, и другая бригада забрала ее с места происшествия из-за панической атаки.

Фото из личного архива Ибрагима Габдрахманова

— Вы отвезли тело в больницу?

— Мы не можем отвезти мертвого человека в стационар. Обычно, если смерть не криминальная, например, умерла бабушка 90 лет, то мы ждем пока не приедет ритуальная служба. В этом случае мы ждали следователей, потому что такая смерть считается уже криминальной.

— Каким был второй случай?

— Он тоже связан с ребенком. Мы приехали по вызову к девочке девяти лет. Кажется, у нее была температура, озноб и другие симптомы ОРВИ. После отпуска, по словам родителей, на теле девочки появились пятнышки. Она почти ничего не ела, у нее поднималась температура, но мама не придавала этому большого значения, думая, что это обычная простуда. Однако состояние девочки ухудшалось. Когда мы провели осмотр, то поняли, что у девочки запущенный рак крови, острый лейкоз. Нужна была экстренная госпитализация.

— Как вы поняли, что у ребенка именно лейкоз?

— Пятнышки при этом виде рака очень специфичны, и врач их ни с чем не перепутает. Мы сразу же запросили госпитализацию и отправились в больницу. Ребенка поместили в палату интенсивной терапии, взяли экспресс-анализы и уже через несколько минут наш диагноз подтвердили.

Помню, что врачи удивились, почему болезнь не обнаружили раньше. Обычно, если заболевание выявлено на ранней стадии, есть шансы на успешное лечение. Но в этом случае болезнь была запущена. Семья понимала, что лучше лечиться в Москве. Они сразу же, услышав диагноз, купили билеты на ближайший рейс и вылетели в столицу.

Такие ситуации эмоционально тяжелы, потому что кажется, что от тебя ничего не зависит. Но ты переживаешь все вместе с близкими. Мама девочки все время была с нами. Когда врачи подтвердили диагноз, она впала в истерику. Мы видели, как ей тяжело. Судьбу девочки, как и многих наших пациентов, я, к сожалению, не знаю.

Фото из личного архива Ибрагима Габдрахманова

— Вы упомянули о третьем случае…

— Это был вызов «порок сердца, декомпенсация, возраст 7 месяцев». Вызывают в детский дом. Но детский дом необычный — он для тяжелых детей, там есть врачи и медсестры, которые осуществляют постоянное наблюдение и уход.

Приехали, нас встретили сотрудники, проводили к ребенку. Врач рассказал историю этого малыша: мальчику 7 месяцев, в анамнезе — порок сердца. Со слов педиатра, в последние дни у ребенка снизилась активность, кожа стала бледной, была однократная рвота. Вызвали нас для госпитализации. Дальше — самое грустное. Спрашиваем про родителей — они оказались умственно отсталыми. Ребенка у них забрали, потому что ему необходимо постоянно принимать сердечные препараты, а они этого сделать не смогут.

Мы сняли ему кардиограмму, запросили стационар. Малыш такой красивый голубоглазый, ресницы длинные… Пока ехали, я держал его на руках, он мне улыбался. А под конец дороги уснул. Мне казалось, что он замер, чтобы эта забота и внимание не закончились.

Когда отдали малыша, почувствовал внутри пустоту, как будто своего отдал. Этот вызов оставил глубокий след в моей душе, хотя, по сути, ничего страшного не произошло.

Жизненный бэкграунд ребенка был слишком тяжелым, чтобы это можно было забыть.

— Какой вызов был самым страшным за вашу практику?

— Мы приехали на вызов: на улице, на траве, лежал мужчина без сознания. Мы вышли из машины, подошли к нему и попытались разбудить. Наша задача как сотрудников скорой помощи — разбудить человека и попросить его покинуть место, чтобы не вызывать другие службы. Мы хотели избежать напрасных вызовов. Мы использовали все законные способы, чтобы разбудить его, но он только отмахивался и что-то бормотал себе под нос.

С нами тогда была женщина-врач, и, видимо, мужчине что-то не понравилось в ее действиях. Он начал вести себя агрессивно, матерился и в какой-то момент он подскочил и с кулаками бросился на нее. У него был такой агрессивный, злостный взгляд, он явно не понимает, кто перед ним вообще, где он, что происходит. Я был рядом и сразу толкнул его, чтобы он на меня переключился. Он резко разворачивается ко мне, глаза бешеные, идет прямо на меня, пытаясь ударить.

— Была драка?

— Нет. Я спортсмен, всю жизнь занимался единоборствами. Понимал, что моя задача — не навредить ему, все же это мой пациент. Я решил просто отбегать от него, пока могу. Он был под наркотиками, поэтому немного заторможен. Я успевал уклоняться от его ударов, он пытался догнать, но я был быстрее.

Это продолжалось несколько минут, может быть, пять. И тут наш водитель решил помочь и толкнул наркомана, чтобы отвлечь его от меня. Он набросился на водителя. Водитель пожилой, около 50 лет, не мог так быстро двигаться, как я. Отбежал назад, но в какой-то момент водитель споткнулся и упал. Я испугался, что наркоман начнет его бить и попытался его оттолкнуть от водителя. Наша коллега в это время пыталась вызвать полицию.

Но вдруг возле нас остановилась машина. Выходит мужчина, подходит ближе, достает из-за спины пистолет — и в упор расстреливает наркомана у нас на глазах. «Шесть выстрелов, шесть попаданий» — так позже сказали следователи.

Меня оглушает. Стою в шоке. Первая эмоция — улыбка, переходящая в истерический смех. После второго или третьего выстрела наркоман падает, из него хлещет кровь. Мы быстро кладем его на носилки, в машину и везем в больницу.

В пути каким-то чудом ставлю венозный доступ — сам не понимаю, как, потому что он продолжает сопротивляться. Накладываю давящие повязки. У него открытый пневмоторакс, который удается перевести в закрытый.

Фото из личного архива Ибрагима Габдрахманова

— Его удалось спасти?

— Нет. Мы его успешно госпитализировали. Через шесть дней он умирает в реанимации. После этого случая меня еще несколько недель таскали от участкового к следователю.

— Это был ваш самый тяжелый пациент, наверное….

— На самом деле нет, бывали случаи гораздо тяжелее. Например, мужчина получил серьезные травмы, упав с высоты четвертого этажа на стройке. Он работал в шахте и, вероятно, сорвался. Упав, он приземлился на попу: он переломал себе почти все, но если бы он упал чуть менее удачно, то мог бы погибнуть.

Его бригада строителей сразу же уложила на жесткую поверхность. Мужчина не двигался, и его не перемещали, что правильно, так как при повреждении позвоночника нельзя двигаться. Мы приехали на место, поставили венозный доступ и обезболили мужчину. Затем его положили на жесткий щит и аккуратно транспортировали до машины скорой помощи.

На месте мы диагностировали множество переломов конечностей и позвоночника. Также есть подозрение на тупую травму живота, которая могла привести к разрывам внутренних органов. Этот случай запомнился как один из самых тяжелых из-за большого количества повреждений.

— Можете рассказать про самые легкие вызовы?

— Когда вас вызвали к человеку, который лежал без сознания, оказалось, что это бездомный, который спал на лавочке. Мы быстро его разбудили, он ушел, и мы поехали дальше по своим делам.

— Какой вызов вам запомнился как самый милый?

— Однажды нас вызвала бабушка, потому что у нее случился гипертонический криз — давление поднялось до 180. Пока мы снижали давление и проводили лечение, она делилась своими воспоминаниями. В ее квартире висело несколько портретов, в том числе ее с мужем.

Бабушка рассказала нам историю о своем муже, с которым они прожили 63 года. Она упомянула, что он ни разу не называл ее дурой. Она сказала, что недавно потеряла его и до сих пор страдает. Я спросил, когда он умер, и она сказала, что прошел год. Тогда я удивился. Это заставило меня задуматься о том, насколько сильно человек может тосковать по любимому человеку даже спустя столько времени.

В общем за два года практики я столкнулся с множеством разных случаев. Для нас каждый вызов — небольшое приключение, потому что мы никогда не знаем, что нас ждет.

Что думаешь?

Комментарии
Источник