Токсичные отношения: как яды отразились в науке и культуре
Краткая история отравлений и лечения
EN
Основная идея, которую проводит в своей книге о ядах научный журналист и биолог Элина Стоянова, — это двойственная, амбивалентная природа различных токсичных веществ, которые могут быть как убийственными, так и спасительными, в зависимости от того, в чьи руки попадут: «Яды олицетворяют границу между жизнью и смертью, защитой и опасностью, лекарством и оружием». В этом контексте, разумеется, не обошлось и без знаменитой цитаты из Парацельса: «Все есть яд, и все есть лекарство. Только доза делает лекарство ядом и яд лекарством». Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Элина Стоянова
«Яды: между жизнью и смертью»
Москва: МИФ, 2025. — 176 с.
Главным образом Стоянова рассказывает о ядах природного, чаще всего растительного, происхождения, с которыми еще первобытные люди вынуждены были невольно сталкиваться, когда искали и собирали еду, и потому «научиться определять яды стало необходимостью для выживания». Несколько позже оказалось, что яды и отравления как эффективный драматургический двигатель совершенно необходимы и в культуре, в доказательство чего Стоянова приводит широкий спектр примеров: «…без ядов черепашки-ниндзя так и останутся обычными черепахами, а не героями детства нескольких поколений. А Лаэрт не рискнет поразить Гамлета отравленным клинком. Плакать над Ромео и Джульеттой тоже больше не придется. Добрая половина романов о миссис Марпл (Стоянова наверняка из лучших побуждений превращает старую деву мисс Марпл в замужнюю женщину — Л. М.) и Эркюле Пуаро не будет написана. Несколько смертей в серии „Песнь льда и огня“ и вовсе придется удалить, назло Джорджу Мартину вернув героев к жизни».
Элина Стоянова, «Яды: между жизнью и смертью»
Свою книгу Стоянова делит на главы по географическому принципу: начиная с восточной философии ядов (прежде всего с древней китайской медицины), переходит к ядам Южной Америки (имеются в виду в основном боевые и ритуальные практики племен Амазонии), затем рассматривает европейские яды (в том числе русские народные и древнегреческие), яды Нового Света (точнее, Северной Америки), и наконец, африканские.
Начиная разговор о восточных ядах, автор книги делает важный акцент на разнице между западной и восточной медициной в отношении к ядовитым компонентам и способам их применения. В то время как западная медицина ядов побаивается и избегает, по крайней мере, официально декларирует отказ от них («В лекарства запрещено добавлять вещества, определенные как токсичные, хотя на практике избежать подобного полностью не удается»), китайская смотрит более широко и придерживается гибкого «инклюзивного» и «диалектического» подхода, не чураясь использования многих материалов, считающихся токсичными.
В восточной главе Стоянова упоминает и небезызвестную среди любителей японской кухни рыбу фугу, а также риторическим задается вопросом: «…каким образом люди пришли к решению регулярно готовить и подавать рыбу фугу в качестве деликатеса?», однако внятного культурологического ответа на него, к сожалению, не предлагает.
Тема амбивалентности ядов, находящихся на границе между жизнью и смертью, добром и злом, гибелью и спасением мира, получает развитие в индийских фрагментах книги, где идет речь о легендарном яде индуистской мифологии — Халахале, полученном при пахтании Молочного океана, когда боги и демоны объединились в поисках амриты — напитка бессмертия. Однако вместо него сначала была получена Халахала, грозившая уничтожить весь мир, если бы ее самоотверженно не выпил Шива, отчего и посинел: «Благодаря этому акту самопожертвования Шиву стали называть Нилакантха, или Синегорлый. История Халахалы символизирует борьбу между добром и злом и жертвенность, необходимую для защиты мира».
В индийской главе восточная традиция пересекается с колониальной европейской, когда автор вспоминает Артура Конан Дойля, с удовольствием использовавшего азиатские яды, порой вымышленные, в своих произведениях. По мнению Стояновой, яды у Конан Дойля «служат источником не только для изучения литературной мысли того времени, но и для понимания того, что викторианцы думали о ядах, особенно об индийских и, как следствие, об Индии».
Один из упоминаемых у Конан Дойля ядов — знаменитый кураре — в книге Стояновой фигурирует в связи с книгой еще одного британца — фаворита Елизаветы I, сэра Уолтера Рэли, в 1596 году опубликовавшего трактат «Открытие богатой, обширной и прекрасной Гвианской империи». Там среди прочего приводится описание токсинов для стрел, которыми пользовались южноамериканские индейцы, но в которых белые люди не слишком разбирались и потому объединили их под общим собирательным названием: «…у таких ядов было множество названий, в том числе „урари, ворари и кураре“. Как мы увидим далее, слово „кураре“ — это общий термин, который (наряду со многими другими) применялся без разбора к любым ядам для стрел».
Глава о европейских ядах имеет возвышенный подзаголовок «символы власти, науки и красоты» и предлагает экскурсию по целому ботаническому саду, где расцветает и плодоносит множество красивых, опасных и загадочных растений. Например, тис — «ядовитое дерево рока и вечности», который в скандинавской мифологии был, с одной стороны, символом смерти, а с другой — источником силы и защиты, а в современной медицине из него выделяют противораковое вещество паклитаксел. Не менее колоритны такие североамериканские ботанические «персонажи», как дурман (известный также как «дьявольская труба»), который выступает в культуре «образом чего-то одновременно прекрасного и опасного», и красавка обыкновенная, она же белладонна, имеющая множество имен, как скрывающаяся от правосудия авантюристка: «дьявольская трава», «дивале», «ягода двай» и «вишня непослушного человека».
Яды вообще часто отражают и выявляют «непослушную», порочную человеческую природу — к такому выводу подталкивает книга Стояновой, в заключение замечающей: «В разные эпохи и в разных уголках мира яды воспринимались по-разному: как инструмент коварства, как средство защиты, как символ власти и даже как источник силы и жизни».
Но самые забавные философские моменты в книге связаны со стремлением писательницы максимально расширить понятие яда, экстраполируя его, например, на те произведения классической русской литературы, в которых вроде бы никаких отравителей в буквальном смысле нет: «Символом разложения души выступает внутренний яд совести, которая мучает Раскольникова, героя романа „Преступление и наказание“ Ф. М. Достоевского. В „Пиковой даме“ А. С. Пушкина отравление становится символом смерти, вызванной не физическим веществом, а разрушительным действием человеческой страсти и алчности». Пожалуй, немного не хватает в этом ассоциативном ряду каких-нибудь примеров из более современной отечественной поп-культуры, скажем, из фильма «Особенности национальной охоты», герои которого называют «злым ядом» обыкновенную водку.
