«Сейчас я бы не стал сниматься в «Необратимости»
Актер Венсан Кассель — о разнице между кино и жизнью, ощущении подлинного горя и своем отношении к родной Франции
EN
«Саван» — одно из главных событий в российском прокате этого лета, скандальный фантастический нуар Дэвида Кроненберга выходит на большие экраны. Главную роль, эксцентричного бизнесмена, торгующего слежкой за усопшими, сыграл Венсан Кассель, загримированный под самого Кроненберга. «Известия» встретились с актером, которому, как оказалось, реальная жизнь куда интереснее вымышленной, а ремесло, сделавшее Касселя суперзвездой, занимает в этой жизни относительно скромное место.
«Кроненберг ничего никогда не объясняет»
— О чем с вами беседовал Дэвид Кроненберг, когда вы обсуждали роль? Что-то говорил о том, как играть горе?
— Нет, мы вот так не говорили. Он мне сказал так: всё это выглядит так, как будто это история обо мне, но она не обо мне. Но если хочешь, ты можешь использовать меня в качестве модели для этого героя. Он имел в виду, что нужно думать не об этом, а об очень глубоких, очень личных вещах, о которых он напрямую говорить не станет. То есть я-то понимаю, почему он решил снять это кино. И понимаю, что это сплав очень многих тем и идей.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
Еще Дэвид мне рассказал о событиях, которые происходили в разное время его жизни и в итоге попали в сценарий. Но при этом мы сам фильм почти не обсуждали, как это ни странно. Дэвид относится к разряду режиссеров, которые хотят, чтобы это ты, артист, удивил их. Он не хочет с тобой ничего репетировать. Он тебя выбирает и рассчитывает, что ты придешь на площадку и сделаешь именно то, что он задумал. Мы так и старались делать. Первые две недели он буквально не говорил мне вообще ничего, кроме «Как дела?» и других общих слов, не касающихся фильма. А когда он хочет сказать что-то именно как режиссер, это всегда коротко и точно. Например: лучше вот это слово. Или: давай лучше вот так. Или: давай чуть короче это сделаем. Такие технические замечания, а глубоких бесед о метафизике у нас не было.
Актер Венсан Кассель и кинорежиссер Дэвид Кроненберг
На площадке была легкая, доброжелательная, даже несколько дурашливая атмосфера, хотя тема фильма не очень располагает к этому. Но если что и пытался взять в образ именно от Кроненберга, то вот эту нежность, сладость его голоса. Я в жизни агрессивен и экспрессивен, поэтому мне нужно было это взять у Дэвида, чтобы растопить, умягчить как-то своего героя.
— А он сам хоть раз сказал, почему решил снять это кино?
— Да нет, он ничего не объясняет, я же говорю. Ничего никогда не объясняет, особенно свои фильмы. Конечно, я первым делом спросил его: «Дэвид, почему я? Я не понимаю, почему я должен это играть» Он ответил: «Именно поэтому я и хочу, чтобы ты сыграл в этом фильме: потому что ты не представляешь, насколько ты сам хочешь это сделать». Мы с этого начали, честно! Работать с ним — это полная свобода, полное доверие, и всё это заставляет тебя стараться делать лучше.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
— Подождите, но нельзя же отрицать, что ваш герой внешне похож на Кроненберга?
— Слушайте, у меня голубые глаза, довольно большой нос, больше, чем у Дэвида, на самом деле. Так что только если волосами и глазами похож. А дальше начинается магия кино. Когда режиссер выбирает тебя, то, как он видит тебя, как он снимает тебя, дает нечто, что уже словами не опишешь. Это уже просто ощущение.
Помню, на второй день съемок я зашел в своей трейлер, увидел мимолетно себя в зеркале, и мне показалось, что я увидел там Дэвида! А потом я в перерыве между дублями вырубился на кушетке, уснул, и потом моя коллега подошла ко мне и говорит: «Слушай, Венсан, так странно: когда ты лежал на диване, мне показалось, что это Дэвид лежит. А потому я обнаружила, что он рядом со мной стоит».
Дайан Крюгер мне сказала, что на площадке мы выглядели, как отец и сын. Но самое смешное, что я ничего для этого не делал и Дэвид тоже меня ни о чем таком не просил. Короче, я позвонил ему тогда, из трейлера, и говорю: «Дэвид, странные вещи творятся. Я смотрю на себя в зеркало — и вижу тебя». Он говорит: «Венсан, ты знаешь, я каждый день отсматриваю то, что мы сняли, и тоже вижу там себя». Я сказал: ладно, давай больше не будем об этом. Что-то получается, и пока оно получается, давай не будем это трогать, пусть будет.
Актер Венсан Кассель и кинорежиссер Дэвид Кроненберг
— Но у вас есть чувство, что вы нечто важное поняли о Дэвиде к концу работы, пока были на его месте?
— Нет, я же не самом деле не был на его месте. Мы сделали три фильма вместе, и если я что-то и понял, то это нечто неуловимое, нечто… элегантное. Не знаю. С ним очень легко работать. Я понял, что если он со мной не говорит, значит, всё идет хорошо. Но я это осознал только на второй картине.
— Вам-то лично как удобнее работать с режиссерами? Может, удобнее, когда они более четко руководят вами?
— У меня только один раз было такое, что я ощущал себя марионеткой в руках режиссера. Ощущение так себе. Мне на площадке нравятся всякие неожиданности. Нравится, когда вообще не знаешь, что случится во время дубля. Но вообще всё по-разному. А еще правильно говорят, что лучшая режиссура — это подбор актеров. Если ты выбрал правильного человека, то дело в шляпе.
— И что, у Дэвида на площадке тоже так было? Например, все реплики было жестко прописаны или вы всё время импровизировали?
— Я страшно волновался на эту тему, это вообще был мой главный страх на этом фильме. Потому что я никогда так много не говорил по роли ни в одном фильме, ни по-французски, ни по-английски. Здесь было очень, очень много реплик. Кроме того, Карш, мой герой, еще и выражается очень замысловато, по-особенному, у него очень красивая манера речи. Как у Дэвида. Поэтому каждый раз, когда я путался в своих репликах, Дэвид крайне мягко мне подсказывал каждое слово.
Это очень помогало, но я всё равно волновался. Просто психовал из-за этого. Мог перевести дух только тогда, когда понимал, что произнес все правильно на этот раз. А еще я знал, что я помню свои реплики лучше, чем любой англоязычный актер на площадке, это сто процентов. И вся команда тоже это знала. Это давало правильное настроение: если Венсан в кадре, значит, всё сработает. Вообще, работая с Дэвидом, лучше не анализировать персонажа психологически. Надо просто правильно произносить свои реплики.
Реальность — она вообще похожа на сцену. Ты понимаешь сцену, когда оказываешься в ней, ты переживаешь этот опыт. Если нет, то ты не актер. Актер должен сделать всё конкретным, осязаемым, внятным, иначе он не перевоплотился. Надо пройти через что-то, чтобы это понять, и реальность устроена так же, мне кажется.
«Как только созданный ИИ персонаж начинает двигаться, ты видишь, что у него в глазах ничего нет»
— Вам близка одержимость Кроненберга технологиями?
— Вполне. Знаете, странная штука, мы с ним давно друг друга знаем, но я всё равно его очень стесняюсь до сих пор. И первое, о чем мы начали с ним беседовать, — про технологии. И это как-то сохранилось между нами. Даже сейчас, если я нахожу что-то интересное про ИИ или какой-то девайс, а я очень люблю всё это, всё время стараюсь узнавать про такие вещи, — в общем, я всегда посылаю Дэвиду ссылки на статьи про технику. Это тот вид общения, который мы с ним поддерживаем за пределами кинематографа.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
— Что, например, вас за последнее время поразило больше всего в технологиях?
— Самое интересное — это вот недавно какой-то китаец написал: последние 20 лет люди говорили, что надо учиться программировать. Это была профессия будущего. Но с развитием ИИ все пришло к тому, что больше программировать не нужно! Ты говоришь с машиной — и машина после беседы сама пишет программу. То есть изменились отношения человека с машиной.
Понятно, что ИИ — это просто новый инструмент. История человечества показывает, что каждый раз, когда появлялся новый инструмент, люди сначала его использовали как глупый ребенок. Так мы сейчас поступаем, скажем, с соцсетями. Однажды мы поймем, как сделать так, чтобы они работали на нас, а не следили за нами. То же с ИИ — сегодня единицы умеют правильно говорить с машиной, скоро это будут уметь все.
Кадр из трейлера к фильму «Саван»
— А вы не боитесь, как ваши коллеги, что ИИ в кино сделает ненужным ваш труд? Что он вас заменит?
— Это всё страхи. Но пока я вижу, на что способен ИИ. Он может создать текстуру, движения волосинок, всё сделать очень натурально. Но как только созданный ИИ персонаж начинает двигаться, ты видишь, что у него в глазах ничего нет.
Илон Маск говорит, что ИИ может работать только с той информацией, которая в него заложена. Волшебное же свойство человека — в том, что у него воображение, способность открывать новое. Не уверен, что ИИ смог бы изобрести квантовую механику. Но что если ИИ выберется из «коробки» и сможет изобретать?
Не знаю, но пока этого не случилось. Безумства, фантазии, буйство жизни, эмоции — всё это только наше. ИИ может только имитировать это. Но если он научится этому, мы, наверное, вернемся к театру, живым спектаклям. К людям, которые могут позволить себе говорить то, что запрещено обществом и моралью, в отличие от ИИ. Вы же знаете, что если Chat GPT задать некоторые вопросы, он отказывается отвечать? То есть это уже орудие пропаганды в руках того, кто им владеет. Мы же пока свободны.
«Я сегодня горжусь французским кино»
— Вы сегодня один из самых востребованных в мире французских актеров. А именно с французским кино какие у вас сейчас отношения?
— Знаете, французское кино — это как всё то, что обычно известно о Франции. Ну то есть, например, есть сыр, французский сыр знают во всем мире. И есть французское кино, которое, особенно когда я был еще начинающим актером, ассоциировалось с «новой волной» и ее наследием. Но мне всё это было чуждо, мне весь этот реализм был не очень интересен. Я мечтал о чем-то другом, далеком от реальности, например об итальянском кино.
Кадр из фильма «Ненависть», 1995
Это мы в 1990-е годы и начали делать. Матьё Кассовиц, Ян Кунен, Кристоф Ган, Гаспар Ноэ — мы были поколением, которое хотело вернуться к другому кино. Такому, которое круче, чем жизнь, которое заставляет мечтать, а не то, что два человека сидят в комнате и говорят «ты не любишь меня», «я люблю тебя», «давай съедим сэндвич». Я всё это терпеть не мог.
Со временем я узнал многое про французское кино и про его великую эру, узнал, что такое на самом деле была «новая волна», как сильно она повлияла на то американское кино, которое я люблю. Живя в США, я в какой-то момент осознал, что я очень, очень, очень француз. Более того — что я горжусь этим. Я научился любить свою страну и французское кино, потому что издалека, живя за границей, я смог оценить и качество нашего кино, и свободу, которая у него была, его уникальность. А еще — что французов вечно что-то не устраивает, лучшее, что мы умеем делать, — протестовать. Или устраивать революции. Словом, я сегодня горжусь французским кино, хотя есть полно фильмов, к которым я совершенно равнодушен.
Просто надо понимать, что мы снимаем почти 300 фильмов в год, для такой страны, как Франция, это очень много. Кино это очень разное. Правда, есть и ложка дегтя: мы все теперь работаем на Apple, Netflix, Amazon, то есть на американские деньги. Это грустно, потому что со временем это может изменить истории, которые мы рассказываем в кино.
Кадр из фильма «Необратимость», 2002
— Еще одна важная тема фильма — что мы не можем жить вечно. На этот счет у вас страхи имеются?
— Страх старости, страх смерти — конечно, мне страшно. Но примерно в 28 лет я вывел для себя формулу и живу по ней. Она такая: надо спешить, потому что через пять минут можно помереть. Я так живу и так понимаю жизнь. Я люблю кино, обожаю всё, что происходит между командами «Мотор!» и «Снято!». Остальное на площадке мне не так интересно, но я играю в эту игру, потому что это моя профессия. Но хотя я и артист, я не смотрю много кино. Моя жизнь больше в реальности, чем в вымысле. У меня есть даже теория о том, что важные фильмы — это те, которые ты посмотрел до того, как начал жить по-настоящему. Когда я повзрослел, вымысел стал редко увлекать меня, только если он действительно очень хорош. Мне некогда смотреть кино, нет времени.
Кадр из фильма «Необратимость», 2002 год
— Вы часто снимаетесь в очень мрачном кино. Насколько это соотносится с вашим внутренним миром?
— Не так давно, три года назад, в Венеции, я пересматривал «Необратимость», где я был не только актером, но и продюсером. Я невероятно горжусь этим фильмом, но сейчас я понимаю, что это совсем не мое. Я бы сейчас такой снимать не стал. И сниматься в таком. Мне даже выстрелить в кого-то в кадре теперь трудно. Помню, мы снимали фильм о Джейсоне Борне и режиссер говорит: «Так, теперь ты идешь на террасу и всех убиваешь». Я ему: «Что, прямо в спину? Может, они ко мне хотя бы повернутся?» Он: «Нет, ты же киллер, поэтому надо в спину». Что я могу сказать? Когда ты молодой актер, тебе нравится в такое играть, а мне вот сейчас не особо.
— Для вас актерство сегодня может быть некой формой терапии?
— Когда я был молод, я был не уверен в себе. Поэтому я создал свою личность через фильмы, это было мне важно. Когда я стал известен как актер, мне это помогло успокоиться и начать развиваться как человеку.
— В начале беседы мы обсуждали тему горя. Как думаете, сегодня общество вообще позволяет человеку горевать? Для этого как будто не осталось пространства?
— Мне кажется, горе — это то, что ты делаешь наедине с собой. У нас есть смартфоны, соцсети, мы почти не бываем одни. Но мне дико, когда люди постят фото и видео, где они плачут. Какой-то нездоровый нарциссизм — выкладывать всё, что ты делаешь, чтобы получить одобрение других. Это в корне неправильно. И к горю никакого отношения не имеет. Горе — это когда ты один в комнате, ты понимаешь, что случилось, и знаешь, что тебе придется пройти через это самому. Но у нас на такое обычно нет времени, мы его просто себе сами не оставляем. Можем разве что на йогу часок-другой выкроить.
