«Стреляли в русских детей». Почему Финляндия не признаёт свои преступления?

На знаменитом снимке военного фотокора Галины Санько, сделанном в июне 1944 года — только что освобождённый Красной Армией финский концлагерь в Петрозаводске.

Обозревателю «АиФ» удалось взять интервью у Клавдии Александровны Нюппиевой (Соболевой) — девочки в первом ряду на этой фотографии: в этом году ей исполнится 90 лет. Вместе со всей семьёй она была брошена за колючую проволоку и едва не погибла — только за то, что русская. Финны до сих пор отказываются называть это геноцидом.

«Мама сошла с ума»

Георгий Зотов, aif.ru: Как получилось, что вы попали в концлагерь?

Клавдия Нюппиева: Мне тогда исполнилось 6 лет, мы жили в Заонежье, в деревне Рим. Мама занималась домашним хозяйством, отец работал бухгалтером, в нашей семье росли шесть девочек — младшая Эльвира родилась в сентябре 1941-го. Финские оккупанты выселили нас из родной деревни, и перевезли в Терехово: несколько семей запихнули в заброшенную избу, без стёкол в окнах. Ничего с собой не разрешили взять — дома остался запас продуктов, корова в хлеву. Мама видит — дети голодные, сходила за 25 километров пешком, привела нашу корову. Кормить животное нечем, сена не запасено, пришлось прирезать. Утром, едва мы сели за стол, где дымился чугунок с супом, пришли староста и финский солдат, забрали всю еду и арестовали маму. Её поместили в тюрьму на две недели, Элечка осталась без грудного молока. Финны маму посадили в подвал, стращали, стреляли у неё над головой. У неё случился нервный срыв, произошло тихое помешательство (плачет).

— Господи, это просто ужасно.

— Да, чудовищно. Она не буянила, пела что-то, с отцом разговаривала, словно он в избе с нами сидит, а не на фронте. Папа наш красавчик был, в 39 лет погиб. Официальное сообщение — пропал без вести, но думаю, он был убит. Как только война началась, он ушёл добровольцем в Пряжинский истребительный батальон, больше я его не видела. Весной 42-го мы лежали уже в избе без сил, фактически умирали. Пили берёзовый сок, из-под снега выкапывали остатки мороженой капусты и варили её. Ходили по соседним деревням хоть какую-то еду просить у людей Христа ради. Сёстры уйдут, я сижу и жду. Они приходят, плачут — никто им ничего не дал. У мамы была швейная машинка, она её поменяла на мешок якобы муки, а после оказалось, это «сметки» с песком вместе. Жернова мелют, часть муки падает и с песком мешается. Мама замесила тесто, и поняла, что обманули, ей плохо сделалось. После тюрьмы она нами почти не занималась, и её через какое-то время забрали в психиатрическую больницу — она была не в себе.

— Что с вами было дальше?

— В 1942-м нас на барже доставили в финский концлагерь в Петрозаводске. Через год привезли маму, но её состояние ухудшилось, вскоре снова забрали в больницу. Сначала мы жили в бараке в кладовке без окна. Затем нам выделили кухню, мы там грелись и лепёшки маленькие пекли. Выдавали муку, меряли деревянной ложкой: одна порция полагалась на человека в день, семь ложек на неделю. 12-летняя сестра моя, Антонина, ходила работать в мастерскую, сувениры делала для финских солдат. Ей давали ложку подсолнечного масла, хоть лепёшки пожарить, так сытнее. Иногда кидали сыр, гнилой внутри, я после много лет не могла сыр видеть. Колбаса полагалась, она отвратительно пахла, испорченная: но для нас это был праздник. Старшую сестру, 14-летнюю Марию, как и остальных русских подростков, финны принудительно заставляли работать — строить дороги, на лесозаготовках. Условия труда были ужасные, питание — ещё хуже.

«Скальп на проволоке»

— Какой момент в концлагере стал самым страшным для вас?

— Я чуть не погибла. Подходить к ограде из колючей проволоки запрещалось под угрозой расстрела, но дети ночью бегали добыть чуть-чуть еды. На нижний ряд проволоки вставали одной ногой, верхний приподнимали и пролезали. Резало кожу, в шрамах ходили, у одной девочки вся коса осталась на проволоке, вместе с куском скальпа. Я узнала про гороховое поле, финны любили суп, для них выращивали. Пробрались туда, собрали. Стали обратно лезть под проволоку, охранник открыл огонь с вышки. Попал мне в правое бедро, вырвало кусок мяса с кожей, но повезло — не проникающее ранение, по касательной. Крови вытекло много, болело долго. Я помню, как страшно мне было. Вернулась в барак, нашла старшую сестру Марию, легла рядом с ней, и чувствую: сердце прямо выскакивает из груди. Если финны ловили детей за таким «воровством», наказывали всю группу — лишение пайка (а это смерть), 25 ударов плетью либо карцер.

— Вы видели, как убивали людей?

— Да. На моих глазах финны застрелили мальчика лет двенадцати. Финские войска уже отступали из Петрозаводска, мы побежали на склады в поисках еды, но не нашли её. Стали возвращаться, тут появились финны, открыли огонь из автоматов. Ребёнка убили на наших глазах. Видела я, как женщину избили плёткой так, что она встать не могла, потом умерла — финны специально плети в солёной воде вымачивали. Всего в Карелии было 25 тысяч русских заключённых. Комиссия по расследованию военных преступлений проводила эксгумацию тел на кладбище в Песках, не меньше 9 тысяч погибших оказалось. То есть, треть всех узников за три года. Большинство умерли зимой 1941–1942-го. А финны признают только 4 тысячи жертв. Я могла ещё в Заонежье, в избе, куда нас переселили, от голода загнуться — мы все до единого должны были там умереть. В лагере № 5 тиф свирепствовал, туда заключили 8 тысяч человек, половина за зиму погибла.

«Не ударила коменданта»

— Вы позже рассказывали об этом финнам?

— Да. Я общалась с человеком, бывшим комендантом двух лагерей в Петрозаводске — Юханом Норте. Он приезжал сюда, исследовал наши архивы. После войны его судили, но наказали слабо. Обвинили, что он украл килограмм сахара из пайка узников. Мы в лагере сахара никогда не видели. Я спросила — как вы могли, будучи комендантом, велеть, чтобы дети пятилетние весной, босиком по талому снегу, ходили под конвоем на берег реки, и сдирали кору (финнам требовалось сырьё для дубления кож)? Он ответил: «Я выполнял приказ главнокомандующего». Вытирался платочком, плакал, объяснял, как ему нас жалко.

— Извините за вопрос, но… вам не хотелось взять в руки сковородку?

— Нет. Он старик был уже, девяносто лет, какой смысл его бить.

— Финская охрана насиловала женщин?

— Да, это было нормой. Они приходили и брали, кого хотели. Были случаи рождения детей в концлагере даже среди 15-летних девочек. Я знала Кузичеву Юлию, её мать финн изнасиловал. Добровольно тоже вступали в связь, из-за голода. Главным способом убийства в концлагере являлся голод. Разве можно прожить на ложке муки в день? Дети ходили к финским полевым кухням, клянчили еду. Если повар добрее, отскребёт пригорелую кашу со дна, свалит в горсть. А бывало, пинка под зад даст ребёнку, отгонит.

— Как вы с сёстрами выжили в этом кошмаре?

— Ох, я сама удивляюсь. Нам рано пришлось повзрослеть: мы понимали, что выживем, только если будем держаться вместе. 14-летнюю Марию гоняли дороги строить, 12-летняя Тося была у нас за главную, Элечка «мамой» её называла. Так же, в лагере люди делились едой, иначе бы нам не спастись. Конюх принёс мёрзлой картошки, соседи подкармливали.

— Вы помните, как пришла Красная Армия?

— Мы так радовались. И очень ждали папу. Сначала ходили на пристань, куда прибывали катера. Позже в городе стояли, смотрели на запылённые колонны солдат, отца выглядывали. Мама по-прежнему лежала в больнице, 7 апреля 1945 года она умерла. В барак вернулись жильцы, что были в эвакуации, жить нам стало негде. Старшие сёстры пошли в санитарки, уехали на войну с Японией, а мы увидели объявление, и явились в приёмник-распределитель: нас по разным детдомам разослали. Младшую, Элечку, мы потеряли — имя и фамилию ей сменили, так до сих пор и не можем её найти. Вот такая у меня судьба. Но я рада, что мы вышли живыми из концлагеря. Ведь не всем это удалось.

По материалам: aif.ru